— Это не мама. — Тиффани охватило такое разочарование, что ее глаза неожиданно наполнились слезами. Она сердитым жестом смахнула их с ресниц. — Но она все же очень красивая. Почти такая же красивая, как моя мама. — Она чуть не расплакалась. — Я думаю, теперь мне пора домой, — тихо сказала она.

— О, нет, — Дани с сожалением покачал головой. — Боюсь, ты не можешь вернуться домой.

— Почему?

— Потому что я еще не готов отвезти тебя.

Тиффани недовольно поджала губы.

— Но я хочу вернуться домой.

Дани лишь молча смотрел на нее.

— И я всегда получаю то, что хочу! — Тиффани топнула ногой и принялась плакать, но этот невозмутимый человек не обращал на нее внимания. Наблюдая за его реакцией, Тиффани заметила, как его рука потянулась к какому-то предмету, висевшему у него на поясе.

— Что это? — спросила она.

— Охотничий нож.

Он держал его в руке — простой нож без всяких украшений на рукоятке, несущий смерть на своем лезвии. Этим ножом было убито много животных на охоте; этим ножом была ранена Энн и убит Сэм. В руке Дани он лежал как живое существо — спокойное сейчас, но готовое действовать.

Дани пристально посмотрел на девочку. Нож стал как бы магическим кристаллом, и он увидел сад у дома Мэтью и леди Энн, гуляющую с Сэмом. Вот он приблизился, занес руку для удара, вот он борется с ней, и она смотрит на него огромными испуганными фиалковыми глазами. Глазами этой девочки!

И когда Тиффани закричала, Дани улыбнулся.

Крик далеко разнесся в тишине ночи, когда Корт и его спутник ворвались во двор, топот копыт их лошадей громом прозвучал на твердой земле. В одно мгновение Корт соскочил с лошади и, перепрыгивая через две ступеньки, ворвался в комнату. Крик тут же прекратился. Он увидел улыбающегося Дани с ножом в руке и Тиффани с покрасневшим лицом, стоящую несколько в стороне от него.

Корт подбежал к дочери и поднял на руки.

— Слава Богу, ты жива! — Он повернулся к Дани. — Если посмотреть на этот нож, то я как раз успел вовремя.

У Дани был удивленный вид.

— О чем вы говорите? А, Ян, — обратился он к вошедшему проводнику, — Ян, друг мой, входи, входи. — Потом он вновь обратился к Корту. — Единственное, к чему вы действительно успели вовремя, Корт, так это помешать вашей дочери сорвать голос. У нее очень скверный характер.

— Он сделал тебе больно, дорогая? — озабоченно спросил Корт.

— Мне? Конечно, нет. Но я хотела вернуться домой, а он отказывался меня везти.

— Как я уже пытался объяснить этой милой маленькой девочке, моей лошади нужен был отдых.

— А что ты здесь делала, Тиффани? Как ты могла уйти, никому ничего не сказав?

— Он показывал мне портрет Алиды, — о, папа, это не наша Алида.

Корт медленно опустил Тиффани на пол и взглянул на портрет. Сложная гамма чувств отразилась у него на лице, когда он вспомнил Алиду и вновь посмотрел на когда-то дорогие ему черты.

— Скажи, Даниэль, ты когда-нибудь находил сборник пьес Шекспира среди вещей Алиды?

— Да. — Дани был удивлен. — Он и сейчас у меня. А что?

— Ничего. Это не имеет значения.

Корта била дрожь. Он старался взять себя в руки, но его взгляд постоянно возвращался к охотничьему ножу, который Дани опять повесил на пояс. Собирался ли Дани применить его? Он хотел расправиться с Тиффани, как с Энн и Сэмом? Или он просто хотел напугать его, Корта, чтобы свести старые счеты и избавиться от разочарования, постигшего его после освобождения Комитета реформ? Или Корт должен поверить Дани, что он хотел лишь показать Тиффани портрет?

До конца жизни Корт так и не нашел ответы на эти вопросы.

Он обнял дочь за плечи и повел ее к двери. Дани о чем-то весело заговорил с Яном, проводником, но когда Корт поравнялся с ними, он замолчал.

— В «Даймонд Филдс Эдвертайзер» я видел сообщение, что леди Энн умерла, — сказал он Корту. — Мои соболезнования, — и он посмотрел прямо в глаза Тиффани.

Корт вздрогнул и поспешил к двери.

— Я понимаю, — крикнул ему вслед Дани, — что вы с Мэтью уже не такие хорошие друзья, как были раньше, но не забудьте передать ему послание от меня. Я буду ждать его.

Глава третья

В Лондоне, в один из ясных дней июля Мэтью сидел у себя в клубе и размышлял о событиях дня. Он только что вернулся из суда, где Джеймсона приговорили к пятнадцати месяцам тюремного заключения за неудавшийся поход в Трансвааль. Мэтью не испытывал сочувствия к бывшему приятелю. Он рассматривал южноафриканские события и роль Джеймсона в них со скептицизмом и презрением. Во всяком случае его личные отношения с Джеймсоном уже несколько лет были довольно натянутыми. Мэтью не мог забыть, какую роль сыграл доктор Джеймсон в эпидемии оспы в Кимберли.

Что заинтересовало Мэтью и привело его в волнение, так это то, как повлиял на Родса поход Джеймсона. Впервые Мэтью понял, что Родс не является неуязвимой личностью, и что он, Мэтью, может занять ведущее положение в «Даймонд Компани».

Это было похоже на приоткрытую дверь, через которую во тьму проникал узкий луч света. Мэтью задумчиво смотрел вдаль сквозь облако сигарного дыма и чувствовал, как его кровь начинает быстрее бежать по жилам. Он слишком долго бездействовал. После объединения шахт Кимберли добыча алмазов стала скучной рутиной, которая наводила на него тоску. У него даже пропал интерес к жизни общества. Когда закончился период траура, Мэтью оказался самой завидной партией в Лондоне — двадцать пять лет назад это обстоятельство вскружило бы голову молодому Мэтью, но даже сейчас зрелому мужчине было приятно сознавать свои достоинства и престиж своего положения. Расставшись с Эммой Лонгден, он стал делить свое внимание между самыми очаровательными куртизанками Лондона и замужними дамами: Мэтью решительно и не всегда вежливо отвергал всякие попытки чересчур прытких мамаш навязать ему своих дочек голубых кровей. У Мэтью Брайта не было ни малейшего желания жениться вновь. Миранда оставалась центром его мироздания и единственной женщиной, которой принадлежало его сердце.

Теперь, когда лондонское общество потеряло для него интерес, Мэтью снова захотелось действовать. Его грубоватые и эксцентричные выходки стали более частыми по мере того, как он приобретал большую уверенность и прочность положения. Когда в 1889 году он только вернулся в Лондон, он был очень разборчив и осторожен в своих поступках, старался приспособиться, чтобы завоевать признание, которого у него не было до его бегства на алмазные копи. Теперь он достаточно твердо стоял на ногах, чтобы позволить неумолимой силе своей личности отражаться в его словах и действиях. Постепенно за 1895 и 1896 год он вновь стал таким, каким был в Кимберли: шагающим по жизни с колоссальной уверенностью в себе, часто граничащей с презрением к остальным; безжалостным и резким в отношениях с людьми. Мэтью снова стал самим собой.

Он погасил сигару и поднялся. Три человека стояли между ним и главенствующим положением в «Даймонд Компани», к которому он стремился: Родс, Барнато и Бейт. Взяв перчатки и трость, Мэтью нахмурился. «Маленький Альфред» был прочен как скала, но Родс и Барнато были совсем другими. Внешне они казались титанами, гигантами, которые боролись за ведущую роль на алмазных копях. Но внутренне они были хрупкими. Родс исчерпал свои силы, его подорванное здоровье только усиливало его уязвимость. Во многом он был наставником Мэтью, но Мэтью никогда не одобрял его беспечное расходование средств «Даймонд Компани» на финансирование империалистических фантазий и всегда считал, что политику и бизнес смешивать нельзя. В конечном итоге Мэтью решил, что Родс сам подготовил собственный крах, и что он постепенно сойдет со сцены без посторонней помощи. А вот Барнато требовалось подтолкнуть в нужном направлении. Барнато был тем человеком, — тут Мэтью еще больше нахмурился — который вместе с Кортом вмешивался в политику Трансвааля. И который, по последним сообщениям из Йоханнесбурга, становился все более активным и непредсказуемым.